На фоне звезд и страха скачать fb2
Dating > На фоне звезд и страха скачать fb2
Download links: → На фоне звезд и страха скачать fb2 → На фоне звезд и страха скачать fb2
«… ещё одна судьба, ещё одна жизнь, ненормальная, изуродованная… А ведь подумать только, что в то же время , где-то в другом мире, жили нормальные люди, ходили в кино, растили детей, не просыпались ночами от стука на лестнице». Поездка в Москву к Евдокии Васильевне, жене Ярослава Смелякова, в Череповец к А. Эти строки Давида Самойлова, по замыслу автора помещённые на обложке 2-го тома её автобиографического романа, она сопроводила словами: «Для множества людей ХХ века… — это и адрес, и точка обзора». Также вы можете купить книгу на сайтах наших партнеров. Годы советских пятилеток нам, ученикам средней школы, представлялись славным временем, наполненным радостным энтузиазмом счастливого труда на благо родины.
Дмитрий Волчек: Давно уже убедился, что самые интересные книги сегодня пишут восьмидесятилетние. Это последнее литературное поколение, сформировавшееся в эпоху, когда слово еще не было побеждено образом, поколение, опыт которого превышает современные представления о человеческих возможностях. «Людям нашей судьбы достались трудные, странные драмы, не вписывающиеся в общий реестр», - пишет петербургский театровед Тамара Петкевич. В этом году вышел второй том ее воспоминаний «На фоне звезд и страха». Первая книга Тамары Владиславовны «Жизнь — сапожок непарный» была написана почти сорок лет назад, а впервые опубликована в 1993 году. Это рассказ о том, как тоталитарное государство обрушивается на ни в чем не повинного человека, навсегда оставляя печать на его судьбе. Тамара Петкевич родилась в 1920-м году. В 1937 ее отец был арестован и расстрелян. Мать и сестра погибли во время блокады. Срок отбывала в лагерях Киргизии, затем в республике Коми. Ее муж, тоже арестованный, погиб, а сына, родившегося в лагере, похитили. В новой книге Тамара Петкевич рассказывает о том, как сложилась ее жизнь после освобождения из лагеря. Тамара Петкевич: Хотелось, чтобы родилось представление, когда отнимают молодость, отнимают жизнь, обобществляют эту жизнь, вас куда-то отправляют в барки. В общем, порванная жизнь уже не восстанавливается. Если даже очень хочешь, даже стараешься, и как будто и жизнь идет навстречу в чем-то, то все равно она уже состояться не может. И судьбы друзей моих не сложились, не сложились у них отношения с детьми, которые были оставлены, которых воспитали какие-то другие люди. Они, если и слышали слово «мама», то это не было сердечным и искренним, это все приблизительно. Это уже переделанная жизнь. Дмитрий Волчек: После краха СССР было опубликовано немало книг о ГУЛАГе, но воспоминания Тамары Петкевич получили известность: не мог пройти незамеченным столь яркий рассказ о том, как обезумевшее государство беспричинно уничтожает человека. О своих читательских впечатлениях говорил на недавнем вечере Тамары Петкевич режиссер Эльдар Рязанов. Эльдар Рязанов: Мне Татьяна Александровна Гердт сказала, что есть замечательная книжка. Я открыл, понял, что это будет про ГУЛАГ и подумал: что я могу еще прочитать про ГУЛАГ после Солженицына, Шаламова, Гинзбург? Но дальше я не мог оторваться, я плакал, я сейчас, когда вспоминаю свои впечатления - это невозможно, это невероятно. Я верю каждой фразе, каждому слову, которые написала Тамара Владиславовна в своей книжке, и думаешь: сколько пережила эта женщина! Это для меня самая высокая литература, потому что она объединяет полную правду жизни и невероятный талант автора. Я понял, что я имею дело с замечательным, крупным, великим прозаиком. А потом прошло два или три года, и мне та же Татьяна Александровна Гердт говорит, что она написала новую книгу. Я спросил: «О чем? «О том, что было после войны». Я думаю: ну да, но этого, наверное, не надо было делать, потому что все самое страшное, самое тяжелое, самое чудовищное уже описано было, что же можно описать в продолжении? И я могу сказать одно: эта книга не уступает первой книге. От нее невозможно оторваться, потому что она написана очень крупным, замечательным писателем. Да, это тоже рассказ о себе, о своей жизни, о трагедии с сыном, об актрисах, актерах, о людях заключенных. У нее невероятно зоркий глаз, который подмечал проявление человечности в этих совершенно жутких, нечеловеческих, ужасных условиях. И как она радовалась, когда встречала человека! Я должен сказать, что нахожусь под огромным впечатлением от этих двух книг. Дмитрий Волчек: Друг Тамары Петкевич художник Борис Маевский, тоже политзэк, писал, что любит ее за силу жизни, упрямую, яркую, неистребимую. Второй том мемуаров начинается с нелегального возвращения автора в Москву. В 1952-м году Тамара Петкевич, измученная гебистами от нее требовали стать осведомительницей, она отказывалась бежит из поселка Микунь, где она осталась после лагеря и, несмотря на запрет жить в больших городах, приезжает в столицу. Диктор: «После семи лет отсидки в лагерях и пяти фактической ссылки, свобода была определена мне законом, по приговору советского суда. Но, не подпуская к этой свободе, власть алкала, чтобы сначала ей запродали душу. На ошейник норовила прицепить поводок. Для многомиллионного государства я - былинка. Они мстительны, злобны - знаю. Но не станут же они разыскивать меня. К тому же, я еду в самую запретную точку страны - в Москву. Затеряюсь и… Боже мой, вольный же я в конце концов человек! Что у меня вообще есть? Ничего, кроме чувства войны: никому не отдать внутренней свободы». Дмитрий Волчек: В Москве Тамара Петкевич узнает, что объявлена во всесоюзный розыск. Она решает бросить вызов «нечеловеческой стране, взявшей на себя право оскорблять и жизнь, и смерть»: Диктор: «Мне надо было изнутри преодолеть еще какой-то, очерченный вокруг меня круг, чтобы врываться наружу. Ехать в Москву - раз. Отправиться в алчущую пасть главка ГБ - два. И напрямую спросить: что вам, наконец, от меня нужно? Не оставите в покое - покончу счеты с жизнью, тут и сейчас. Но, по тому, как стала оседать и униматься смута, я поняла: верно - только так. В Москве, на Кузнецком мосту, я заняла очередь в приемной МГБ. Мне обязаны были, наконец, разъяснить, почему человек не имеет права отказаться от сотрудничества с органами безопасности и что именно приравнивает меня к особо опасным преступникам, на которых объявляется всесоюзный розыск. Разрубить все узлы должны были тут, сейчас и навсегда. К выбору жизнь-смерть меня придвинуло вплотную. К тому, чтобы не жить, я была готова». Дмитрий Волчек: Сотрудник МГБ обещает, что арест ей не грозит, но требует покинуть Москву. В лагере Тамара Петкевич играла в театре, который создали заключенные, и она решает попытать счастья на актерской бирже. Шансов мало — нет ни трудовой книжки, ни сценических фотографий, но, в конце концов, находится добрый человек - директор театра из Шадринска. Он предлагает ей приехать в маленький уральский городок и предоставляет комнату прямо в здании театра. Тамара Петкевич: «Только в театр и можно было перейти, потому что знаковое выражение чувств - и ужаса, и счастья. Потому что перехода к реальным радостям не существует, туда дорога не ведет. А через театр она как-то может вести, потому что какое-то отчуждение. Видимо, лагерный театр очень много давал. Когда мы через дырочку в занавесе видели, как от песни, от того, что гармония существует, люди вспоминали, что есть гармония в песне, в музыке, и плакали от того, что они вспоминали, что она есть, что она была когда-то. Наверное, это желание продлить это ощущение, для людей было ведущим чувством». Дмитрий Волчек: Директор театра советовал не рассказывать другим актерам о том, что она сидела по 58-й статье, да и, выходя из лагеря, Тамара Петкевич давала подписку, что обязуется не разглашать сведений об отсидке. «Я игнорировала этот запрет на корню, - пишет Тамара Владиславовна. В Шадринске она услышала долгожданное известие: Диктор: На одной из радиоволн я вдруг расслышала какое-то несусветное словосложение: «О состоянии здоровья Иосифа Виссарионовича Сталина». В дикторской нерешительности мне померещилась весть о конце вождя. Зло, которое казалось бессмертным, могло сгинуть? Сорвавшись с места, я как безумная, в сарабанде или в тарантелле, закружила вокруг Димы. ОН болен, ЕГО не станет, ОН прекратится! Умер производитель зла, лжи, мучений. Кто о чем, а я о том, что откроют ворота всех лагерей, освободят всех, кто еще жив. Объявили: в театре состоятся общегородской траурный митинг. Мы с Димой заняли места в одном из последних рядов. Но у сидевших рядом людей, у выходивших на трибуну ораторов в выражении лиц, в тональности выступлений была не растерянность даже, а паника, горе. Испытавшие на себе всю меру презрения сталинского режима к человеку, мы с Димой, глядя на происходящее, чувствовали себя свалившимися с луны. Мы много лет были слиты с общим выражением лица сбитых в колонны подневольных масс людей. У них были отняты семьи и честь. Наблюдая в марте 1953-го года столь же общее выражение бесконечного горя по поводу смерти идеолога крепостного права, я отказывалась видеть в истерии подлинность и правду, не могла понять, кого и что оплакивало многомиллионное население державы. Я не однажды слышала впоследствии: «А, бросьте притворяться! Дмитрий Волчек: И в Шадринске Тамару Петкевич настигает Лубянка. Ее выселяют из театра, испугавшись, что она собирается «совершить диверсию в здании». Ее мужа, музыканта, выгоняют с работы: «отсидевшим по политическим статьям работать на идеологическом фронте не положено». Тамара Владиславовна находит работу в Чебоксарах. Диктор: «В Чебоксарах меня ожидал конверт с вызовом в местное отделение МГБ. Бесстрастный, уверенный в себе майор обрисовал сложности жизни и заверил: «Вы должны нам помочь». «Я вам ничего не должна». «Здесь вам не театр», - повысил он тут же голос. «Было заверение, данное мне в Москве: больше вас никто не потревожит». «Пройдите в комнату 18», - приказал майор сквозь зубы. У ведомства были те же повадки, тот же аппетит и тот же арсенал приемов низведения человека к нулю. В комнате 18 мне намазали на пальцы черную мастику, сняли отпечатки и только после этого подписали пропуск на выход. От соприкосновения с этим государственным учреждением, от сознания, что ничего человеческого у режима не проклюнулось, и ждать этого глупо, как на Севере, все снова заволокло мраком». Дмитрий Волчек: В 1956 году Тамару Петкевич реабилитируют за отсутствием состава преступления. С полученной из Москвы справкой она приходит к парторгу кишиневского театра после Чебоксар она нашла работу в столице Молдавии Диктор: ««С чем пожаловали? » - спросил он. «Хотела показать вам эту справку». Быстро пробежав глазами по тексту, он, как игральную карту, метнул справку на стол и вдобавок отпихнул ее рукой в мою сторону. «Торопятся они с реабилитацией врагов народа, торопятся! Я готова была поставить его в тупик вопросом «кто ОНИ? » - он ведь явно имел в виду часть СВОЕЙ партии. Парторг же рвался к полноте самовыражения. «Я, как не доверял им то есть, врагам , так и не буду доверять! В кабинете парткома, кроме нас двоих, не было никого. При столь ограниченной аудитории ему незачем было так рьяно демонстрировать чистоту убеждений. Но ненависть к врагам советской власти была столь кровной и классовой, что все в нем клокотало. «Такие как вы зависели, и всегда будут зависеть от нас», - упирал он на значимый для него подтекст распорядителя жизни». Дмитрий Волчек: В 1959-м году в Молдавии проходит компания по борьбе с космополитизмом. Показательной жертвой стал спектакль «Мой белый город» - его обвинили в «прорумынских настроениях». Пришлось искать для постановки новую пьесу. Обсуждение этого спектакля погубило актерскую карьеру Тамары Владиславовны. Диктор: «Спектакль на сей раз был благополучно принят. Спокойная процедура приемки подходила уже к концу, как вдруг с места поднялся бывший парторг - тот самый, который сказал: «Торопятся они с реабилитацией врагов». При полном сборе городского начальства из райкома, обкома и ЦК партии, он возжаждал дать выход снедавшему его бешенству. «Говорите, русский театр едет в столицу на декады?! Мне, лично, неприятно, что в русском драмтеатре, где я работаю, главный режиссер - еврЭй, режиссер постановщик — еврЭй, секретарь парторганизации - еврЭйка, главный администратор и просто администратор - тоже еврЭи. Не успев подыскать формы тому, что бросилось в голову, я, задохнувшись, вскочила: «Так изменились установки партии? В 1943 году за антисемитизм судили, в 1953-м дело врачах убийцах признали сфабрикованным, а сейчас публично, при всех, людям швыряют в лицо «еврей», и это возможно?! В чем их обвиняют, в чем?! «Вам никто не давал слова! «Как вы посмели, в присутствии начальства, - подскочил он ко мне. Горючее для взрыва накапливалось слишком долго. Взрыв вмиг разнес все в щепки. Не осознав случившегося до конца, я почувствовала: все кончено. Дмитрий Волчек: После скандала на собрании Тамару Петкевич увольняют из театра. Она возвращается в родной город — Ленинград. И здесь вновь пытается «выпрямить судьбу». По совету друзей поступает на театроведческий факультет Театрального института. Ей было уже за сорок, когда она оказалась в институтской аудитории — все студенты на 20 лет моложе. Диплом Тамара Петкевич получила, когда ей было 47 лет. Тамара Петкевич: Учиться я пошла вообще на пятом десятке. Мне надоело быть никем, мне нужен был просто диплом, пожить с ощущением нормальной профессиональной жизни. И я правильно сделала, потому что педагоги были замечательные, и потом я приобрела друзей из другого поколения, потому что, как у Ахматовой - «не с кем плакать, не с кем вспоминать». Из моих сверстников никого нет, не завязались эти отношения по институту, по театру. Не знаю, с чем бы я осталась. Дмитрий Волчек: Много лет после освобождения Тамара Петкевич пыталась разыскать своего сына, родившегося в лагере. Это чудом удалось, но сын, воспитанный в другой семье, отказался принимать мать. Самые горькие страницы второй книги воспоминаний посвящены попыткам Тамары Владиславовны найти общий язык с сыном. Тамара Петкевич: Его же винить нельзя. Его воспитала другая женщина, он ее любил, что делать. А меня - нет. И никаких к нему претензий. Потому что он - воспитанный иначе, у него другие совершенно понятия. Рос в семье, которая приспособилась. Я иногда сама думаю, что я ощущаю фактуру жизни, фактическую такую, но, опять же, это тоже частично, нет ощущения жизни как таковой, что я ее прожила. Дмитрий Волчек: Тамара Петкевич пишет, что неприятие диктатуры стало одной из главных составляющих ее мировоззрения. Она рассказывает о разрушенных судьбах людей, с которыми познакомилась в сталинских лагерях, говорит о ленинградских интеллигентах, которых - уже в брежневские времена - арестовывали, заставляли уезжать за границу или, наоборот, не выпускали из страны. Пишет о предательстве знакомого, сообщившего в КГБ о том, что она получила посылку с запрещенными книгами. О публикации в СССР лагерных воспоминаний Тамары Петкевич нечего было и думать: рукопись книги видели лишь самые близкие люди. Последняя встреча Тамары Петкевич с советскими спецслужбами случилась в 1989-м году, когда она, отправляясь повидать друзей в Америке, взяла с собой рукопись воспоминаний. В аэропорту ее уже поджидали, перетряхнули все вещи и отобрали книгу. Диктор: Когда в возвращении майора пограничной службы уже и смысла никакого не было, он появился с рукописью в руках. С любопытством посмотрел на меня. «Везете, чтобы там опубликовать? «Нет, и не думала о публикации». «Как же это у вас так получилось? И лагерь, и театр, и прочее…». Надо же, сколько он успел просмотреть! «Как бы все не получилось, ничего уже не переиначить, не изменить», - ответила я. «Пожалуй», - согласился он, протягивая мне рукопись, паспорт, билет и кивком головы указывая на дверь, где пассажиры, видимо, все-таки еще ожидали вылета. Дмитрий Волчек: 13 ноября в Москве, в ЦДЛ друзья Тамары Петкевич поздравляли ее с выходом новой книги. Говорит поэт Зинаида Миркина Зинаида Миркина: Есть такая восточная притча, что один мудрец провел линию и призвал других, сидевших рядом, уменьшить эту линию, не прикасаясь к ней. Было ошеломление, никто не встал, а потом встал другой мудрец и провел параллельно более длинную линию. Вот я думаю, что такого вот акта больше всего не хватает. И эту линию я вижу в книгах Тамары Владиславовны. Это живой опыт порыва во что-то большее. Вот есть у Гроссмана «Жизнь и судьба». Да, судьба, страшная судьба, но есть еще жизнь, которая была длиннее, глубже, больше этой судьбы, и то, что мы прочитали здесь, это и есть проведение этой более длинной линии. В книге есть очень искреннее осознание и своих грехов, и того, что было сделано не так, и вместе с тем это предстояние перед чем-то самым глубоким. Дмитрий Волчек: Историк литературы Виталий Шенталинский. Виталлий Шанталинский: Тамара Владиславовна - автор не только своих книг, но именно своей судьбы. И это чувствует читатель. Значит можно быть автором своей судьбы, значит, можно не тонуть в потоке истории и дать слово гармонии - редкое и замечательное сочетание языка, ума, мыслей, языка чувств, языка сердца. Дмитрий Волчек: Литературовед Андрей Турков. Андрей Турков: Поразительная книжка, потому что там страшно и тягостно не только то, что было в тюрьме, а то, что было потом, то, что произошло с людьми в результате этого. Тамара Владиславовна пишет о том, что это были осколки судеб, и требовалось ювелирное искусство, чтобы их как-то потом склеить. И на этом фоне - замечательное качество этой книги - она выразила это просто декларативно: «Благодарю жизнь за все человечное, что встретилось на пути». Дмитрий Волчек: Лариса Миллер прочитала свое стихотворение, посвященное Тамаре Петкевич Лариса Миллер: В черные годы блестели снега, И в черные годы пестрели луга, И птицы весенние пели, И вешние страсти кипели. Пока под конвоем невинных вели, Деревья вишневые нежно цвели, Качались озерные воды, В те черные, черные годы Дмитрий Волчек: В последней главе своей книги Тамара Петкевич приводит фрагменты писем читателей первого тома своих воспоминаний. Откликаются бывшие узники ГУЛАГа, родственники репрессированных, историки. Есть и такое письмо — Тамара Петкевич получила его в 2000-м году: Диктор: «В этом году моя внучка поступала в МГУ на журфак. На собеседовании ее спросили, какая из прочитанных книг произвела на нее наибольшее впечатление. Она назвала Вашу книгу. Экзаменаторы попросили рассказать, о чем она, после чего устроили разгром, довели девочку до истерики, а на прощанье посоветовали «подумать», почему Сталин вынужден был так поступать». Так вот и живем…» Дмитрий Волчек: Книги Тамары Петкевич обращены и к тем, кто не хочет помнить прошлое Тамара Петкевич: Количество и качество зла поразительно. История наша малоутешительна, даже когда захочешь в ней что-то отыскать. И залечить это нельзя. Это можно так, знаете, сверху припорошить, потому что, как время показало, вот сейчас мне 88 лет, и все видится так, как было, и обнаженно. Может быть, четче даже, потому это и ужасает больше.
Last updated
